Преподаватель русской литературы в Нью-Йорке продает редкие книги, чтобы оплатить учебу в США студентам-иммигрантам

И как только нам показалось, что тамиздат — это вчерашний день, проект стал снова актуальным. Мы поняли, что явления прошлого, связанные с цензурой и свободой слова в СССР, имеют прямое отношение к сегодняшнему дню, если говорить про Россию и Беларусь. Хотя, конечно, никто из нас не хотел, чтобы популярность вернулась к тамиздату такой ценой.

Как появилась идея поддержать студентов

Она появилась и у меня, и у волонтеров Tamizdat (они ведь и сами студенты) в первые дни войны. Было совершенно очевидно, что десятки тысяч украинских студентов не смогут продолжить обучение в своих вузах, потому что их страну бомбят. А еще через какое-то время стало ясно, что и многие российские студенты теряют возможность учиться и говорить, что думают, в университетах, ректоры которых подписывают письма в поддержку войны.

Как преподаватель я не мог оставаться в стороне, иначе я бы в собственных глазах потерял право продолжать делать свою работу. Мы пытаемся — и мы уверены, что можем реально помочь.

Наша идея заключается в том, что предыдущие волны эмиграции — не только те, кто уехал сто лет назад, но также я, многие мои друзья и коллеги, кто переехал сравнительно недавно, — должны помочь тем, кто вынужденно оказался в чужой стране после начала войны. И пусть многих представителей предыдущих поколений эмигрантов уже давно нет в живых, у нас есть их книги. И благодаря книгам эти люди поддержат студентов — тех, кто когда-нибудь, возможно, будет писать собственные книги. Другими словами, наша задача — дать шанс студентам написать свои книги в будущем, стать учеными или писателями.

Сколько денег уже получилось собрать — и сколько планируется

30 января, ровно в 10 утра по нью-йоркскому времени, мы запустили аукцион на онлайн-платформе Betterworld.org. И нам уже удалось собрать больше восьми тысяч долларов. Мы не ожидали такой щедрости и очень благодарны всем, кто делал ставки и пожертвования.

А еще я не рассчитывал на такой отклик от современных авторов. Практически никто не отказался подписать свои книги. В проекте поучаствовали нобелевский лауреат Светлана Алексиевич, Линор Горалик и Борис Акунин, а Noize MC подписал сборник Мандельштама. Писатели почувствовали, что они действительно могут что-то сделать.

Аукцион продлится два месяца. И за это время нам бы хотелось собрать сумму, которой хватило бы на оплату учебы как минимум 10 студентов. Многое зависит от того, в каких университетах они будут учиться. В Америке нет бесплатного образования и стоит обучение в разных вузах очень по-разному. Например, в Нью-йоркском городском университете, где я работаю, семестр для иностранных студентов стоит более 18 тысяч долларов в год. А в Колумбийском или Нью-йоркском университете — раз в пять больше.

В финале кампании мы спросим всех современных писателей, которые дали свои книги для нашей инициативы, кто из них какому студенту хотел бы помочь — из Украины, России или Беларуси. Когда вырученные средства будут распределены, мы обязательно предоставим об этом информацию.

Это точно не последняя акция. Теперь сложно представить, что мы снова станем исключительно научным проектом. И мы планируем сочетать академическое направление работы с общественным. Посмотрим, как они будут переплетаться и сливаться в одно русло нашей деятельности.

Что происходит в славистике после начала войны

Эта дисциплина меняется изнутри. Судя по тому, что я вижу и о чем разговариваю с коллегами в Америке, сейчас происходит деколонизация славистики. Ученые осознали, что в этой науке всегда доминировала русистика. И теперь практически все кафедры пытаются сбалансировать изучение русской культуры и языка с украинской, а также другими культурами Восточной Европы.

В Нью-Йорке я не вижу спада интереса к русскому языку и литературе — скорее даже наоборот. Не знаю, радоваться или нет, потому что это немного напоминает период холодной войны, когда было принято изучать язык и культуру «врага». Хотя, конечно, сегодня это не совсем так, потому что государство практически не финансирует изучение славистики.

Как война изменила русскоязычную литературу

Думаю, ответа не знают даже люди, которые эту литературу сейчас создают. По моим наблюдениям, появляется очень много новых текстов, особенно в поэзии. Достаточно прочитать хотя бы первый выпуск журнала Линор Горалик ROAR. Представленная в нем поэзия — нечто совершенно новое, такого я никогда раньше не читал.

Появились две антологии антивоенных стихов. Одну — «Понятые и свидетели» — выпустил книжный магазин «Бабель» в Тель-Авиве. Вторую — Юрий Левинг в Петербурге в издательстве имени Лимбаха. В этих книгах очень много новых авторов. Но важнее думать даже не о количестве поэтов, писателей или антивоенных антологий, а о том, как именно сейчас создается новая литература. Конечно, ее будут основательно изучать — но позже.

Мы часто обсуждаем с коллегами, чем бы могло заниматься новое издательство, которое наследовало бы традициям тамиздата. На мой взгляд, помимо публикаций текстов на русском языке и их переводов на английский, оно могло и должно было бы переводить украинскую литературу на русский. Сейчас у российского читателя, не знающего украинского, нет возможности следить за современной украинской литературой. При этом книги, написанные на украинском, переводят на английский и другие языки.

Что общего у советских и современных российских запрещенных книг

Наверное, говорить о некоей преемственности не совсем правильно. Запрет на книгах писателей-«иноагентов» имеет скорее символическое, чем практическое значение. Это не столько про текст, сколько про репрезентацию самой книги как объекта. Те, кому надо, купят эти книги. Или без труда найдут их в интернете — их все равно будут читать. Да, кто-то точно будет шарахаться от книги в целлофановой оболочке, как от проказы. С точки зрения пропаганды такое преподнесение печатной продукции должно говорить читателю: «Не прикасайся, это опасно, заразишься чем-то вредным». Но кто-то, наоборот, только больше заинтересуется.

Если преемственность и есть, то она точно не линейная. Одно не перетекло плавно в другое. Были девяностые годы, когда можно было печатать все что угодно. А потом читатели мигрировали в интернет. Когда-то тем, кто занимался тамиздатом, требовались месяцы, а то и годы, чтобы опубликовать рукопись. А потом, рискуя своей безопасностью, его распространять на территории СССР и стран соцблока. Эти путешествия книг сами по себе были детективными сюжетами. Сегодня же все это можно проделать нажатием кнопки.

Важно то, что после запрета содержание книги не меняется. Меняется то, как ее воспринимает читатель.

Литература может не всегда отражать реальность, но она участвует в ней. Если говорить про русскую или литературу Восточной Европы, они традиционно выполняли не только свои прямые функции, но также социальные и политические. В Америке этого намного меньше. Здесь писатель не пророк, а просто человек, который пишет книги.

В военное время потребность в книгах с социополитическим посылом в России растет. Так было не только в XX, но и в XIX веке. Издательства, которые сегодня печатают в России нонконформистскую литературу, делают нечто очень важное. На фоне пропаганды и несвободы в аудиториях российских университетов книги, которые все еще можно читать в непубличном, частном пространстве, играют огромную роль. Так или иначе, война и диктатура дают сильный импульс культурному производству не только литературе, но и другим видам творчества.

Как будут изучать современную запрещенную и официальную литературу

Приведу исторический пример. Как бы западная аудитория ни любила читать все диссидентское в годы холодной войны, соцреализм тоже читали и изучали. При этом многое из того, что было популярно тогда, уже забыли. Солженицына, конечно, изучают. Но мне сложно представить себе человека, который читает «Архипелаг ГУЛАГ» или «Ивана Денисовича» перед сном в кровати.

Конечно, говорить сегодня о Прилепине с американскими студентами — довольно радикальная педагогическая практика. Хотя не так давно на одной научной конференции мне довелось слушать доклад. В нем автор разбирал тексты Прилепина с неидеологической точки зрения.

В конце концов, ученые и студенты не лишены человеческих рефлексов, живой реакции на что-то, от чего хочется держаться подальше. Сейчас автор может вызывать отвращение, поэтому его не изучают. А потом эмоции пройдут и на их место придет научный интерес.

Может ли настоящая литература быть оружием

Раньше книги были способны дестабилизировать умы людей, которые даже не знают, что есть некая иная литература, другие темы и явления. Во время холодной войны действительно существовала секретная программа Book Program, которую финансировало ЦРУ в надежде с помощью книг бороться с коммунизмом. Так, в польские воды Балтийского моря сбрасывали книги, чтобы местные рыбаки их случайно вылавливали и приносили домой.

Книга в период холодной войны восполняла информационные пробелы.

А их было так много с обеих сторон. Что в СССР люди не знали, как на самом деле живут люди на Западе, так и на Западе не представляли реальность жизни в СССР.

Сегодня же нет недостатка в информации. Вопрос только в том, хотят ли люди знать, что происходит. Если хотят, то все возможно — благодаря интернету.

Судьба сегодняшних сам- и тамиздата предопределена технологиями. Раньше число читателей определялось количеством копий, набранных на печатной машинке. Сегодня нет смысла говорить о количестве — оно фактически безграничное. Не могу представить, что кто-то будет распечатывать «Лето в пионерском галстуке» дома на принтере и передавать из рук в руки, как это было в советскую эпоху.