‘По мне прошлась жизнь’: история девушки из Нью-Йорка, решившей лечь в психбольницу

Белвью — старейшая публичная больница в США, расположенная в Нью-Йорке. Она приходит на ум всякий раз, когда речь идет «об ужасных преступлениях вроде тех, когда человека сталкивают с платформы под поезд». 20-летняя Стейси Торрес, решившая самостоятельно отправиться на лечение в эту больницу, поделилась своей историей. Об этом пишет издание «ИноСМИ».

«По мне прошлась жизнь»

Решению лечь в больницу Белвью предшествовала череда трагических событий, произошедших в жизни 20-летней студентки Стейси Торрес из Нью-Йорка. Среди них – смерть матери, неадекватное поведение отца и младших сестёр, за которыми она теперь должна была присматривать. «По мне прошлась жизнь: мама умерла, когда мне было 16, на мне лежала ответственность за воспитание троих младших сестёр и за отца, чье поведение резко ухудшилось за несколько недель до того, как я отправилась в приемный покой. За четыре месяца словесные оскорбления и угрозы расправы повторялись все чаще, а мне никак не удавалась дозвониться в службу социальной помощи», – рассказала Стейси.

Она добавила: «Если бы моя жизнь сложилась по-другому, я никогда не пошла бы в Белвью, потому что считала, что туда ходят действительно сумасшедшие люди».

Нищета в раннем детстве

Стейси с детства познала нужду. Каждые три месяца она с матерью и тремя сестрами ездила в Белвью для заполнения документов, по которым можно было бесплатно получать продукты питания. «Например, молоко, хлопья, арахисовое масло и тунец, – отметила девушка. – Мы проделывали это путешествие через весь город на протяжении 5 лет, пока возраст самой младшей сестры еще позволял участвовать в программе».

В это место, «будто пропитанное отчаянием», многие матери приезжали со своими детьми, чтобы получить помощь. «Процессия матерей, тащивших хнычущих детей, шла мимо нас, и из-за этого казалось, что в людных коридорах царят одновременно и хаос, и порядок», – отметила она.

Почти 15 спустя, когда Стейси исполнилось 20 лет, она встала на учет в психиатрическом отделении больницы Рузвельта. Эта лечебница находилась в квартале от ее колледжа и от Колумбус-Серкл – одной из самых известных площадей Манхэттена, где в теперь уже снесенном здании Нью-йоркского Колизея много лет назад работала мама девушки. «Она была секретарем в страховой компании, специализирующейся на страховании жизни. В детстве я ходила в эту больницу лечить царапины и ушибы», – вспоминает девушка.

Госпитализация в Белвью

В тот день, когда Стейси госпитализировали, с ней была коллега, профессор социологии по имени Лиз. В приемном покое в то утро было пусто. «Я представляла его полным больными, а вместо этого обнаружила тянущиеся ряд за рядом пустые сиденья. Даже в 9:20 медицинского персонала было больше, чем самих пациентов», – вспоминает Стейси.

Прежде чем ехать в больницу, Лиз позвонила туда, чтобы выяснить все детали. Оказалось, что Стейси могла лечь в больницу по программе ВПП, что расшифровывалось как программа всесторонней психологической помощи. Но когда Лиз и Стейси приехали в Белвью лично, они никак не могли найти, к кому обратиться: по телефону девушка по имени Ванда сказала, что сначала нужно обратиться в отделение, занимающееся программой ВПП, однако сотрудник больницы настойчиво рекомендовал обратиться в регистратуру.

Через некоторое время из кабинета вышел мужчина – также работник больницы. Лиз обратилась к нему, но ответом был «совершенно пустой взгляд». «Я не понимала причину этой неразберихи. Зачем медлить? Потом промелькнула мысль. Я вспомнила, как неделю назад Лиз полушутя сказала нашей коллеге, что меня не положат в больницу, пока я не начну прямо перед ними вскрывать себе вены. Я сжала зубы и медленно сделала глубокий вдох. Хотят действия? Что ж, они его получат. Через пару секунд, слезы катились по моим щекам, я даже не утруждала себя тем, чтобы стереть их. Мужчина смутился, вскинул бровь и впусти нас в комнату, из которой сам только что вышел».

Войдя в кабинет и закрыв дверь, мужчина пояснил, что должен быть уверен в том, что «случай действительно серьезный».

«Я больше не доверяла себе»

Девушка вспомнила «об очень странном убийстве», о котором прочла в The New York Times. «Десятилетний мальчик в Томс Ривер в Нью-Джерси нанес отцу удар 13-сантиметровым ножом в пылу ссоры по поводу потерянного контейнера с шоколадной глазурью. После того как мальчик понял, что глазурь пропала, отец поставил его перед собой в гараже и предложил ударить себя ножом, «раз уж он его так ненавидит». Сын же поддался на провокацию, и все закончилось убийством, – отметила девушка. – История не выходила у меня из головы. Я поняла, что что-то подобное действительно может произойти, и скоро стала придумывать свои собственные заголовки для подобных новостей: «Кровавая сцена разыгралась после спора во время семейного обеда», «Студент колледжа обвинен в убийстве, спровоцированном его отцом», «Отец убивает троих человек, обнаружив грязную посуду в раковине». И тем утром в приемном отделении каждый раз, когда я начинала сомневаться в правильности того, что я делаю, я снова и снова вспоминала об этой статье».

Стейси решила, что должна рассказать врачам о своих суицидальных мыслях, иначе ее не госпитализируют. «Да, у меня были подобные мысли, но планом я бы это не назвала. Пока я до такого не дошла. В тот день я не собиралась накладывать на себя руки. Но, подобно игроку в шахматы, я продумывала всё на пару ходов вперед, и если бы мне стало хуже, я не могла гарантировать, что не совершила бы нечто ужасное через несколько месяцев. Я больше не доверяла себе», – призналась Стейси.

Перебирая в мыслях разные способы самоубийства – от отравления угарным газом до выстрела из пистолета – Стейси решила «уделить больше внимания мысли о том, чтобы выброситься из окна». «Годы спустя я узнала, что прыжок с крыши здания — самый распространенный способ самоубийства в Нью-Йорке, – отметила она. – Но я сомневалась, что мне хватило бы храбрости на такое, а прыжок с высоты третьего этажа мог бы просто оставить меня на всю жизнь парализованной».

Стейси запланировала посещение клиники на то время дня, когда ее сестры точно находились в школе. Отцу она ничего не сказала. «Я велела сестрам бежать, если он начнет приставать, пока меня не будет дома: к Лиз или в клинику — куда угодно, лишь бы не оставаться дома. И решила надеяться на лучшее — на то, что, придя в клинику, я получу необходимую помощь, чтобы лучше заботиться о них», – отметила она.

По теме: Личный опыт: Америка и бытовое насилие в семье

Теперь, попав на прием к доктору, она смогла наконец поделиться всем, что ее тревожило в последнее время. Стейси пожаловалась на то, что она в отчаяние и постоянно плачет. «Последние несколько недель все совсем плохо. Пару месяцев назад я могла прийти в университет и отвлечься от происходящего. Но больше у меня так не получается. Я чувствую крайнюю степень отчаяния. Я часто думаю… о том, чтобы нанести себе вред. Покончить с собой», – рассказала девушка врачу.

Выслушав рассказ, врач попросила Стейси выйти из кабинета, чтобы поговорить с глазу на глаз с Лиз. «Приглушенные голоса доносились до меня из-за закрытой двери. Те обрывки слов, что мне удалось разобрать, позволяли надеяться на продуктивный диалог. Но сегодня мне не хотелось разгадать значение долетавших до меня звуков. Мне и не нужно было. Я уже знала, что там, в кабинете, Лиз — или доктор Скотт, как она попросила называть ее в присутствии других докторов, — сидела напротив дежурного специалиста и объясняла ей, что, если я не получу профессиональной помощи, я могу нанести себе вред», – вспоминает Стейси.

И добавила: «Пока я ждала решения о госпитализации, меня накрыло осознанием иронии моего плана. Вполне вероятно, что я единственный в мире человек, который по-настоящему хочет лечь в психбольницу».

«Мы вас госпитализируем»

Спустя 15 минут из кабинета вышли Лиз и принимающий врач. «Мы вас госпитализируем, — объявила мне доктор, и Лиз несильно сжала мою руку, как будто говоря: «Сегодня мы сделали правильную вещь, детка. Скоро все будет в порядке». По крайней мере, я надеялась, что она имела в виду именно это. Казалось, что уже скоро я наконец-то смогу поговорить с человеком, который сумеет разобраться с моими проблемами. Я выдавила нерешительную улыбку, полагая, что пока все же рановато улыбаться во весь рот. Пока что я сделала лишь первый шаг. Мне удалось добиться того, чтобы меня воспринимали всерьез, но я прекрасно понимала, что не стоит обольщаться», – рассказала Стейси.

Затем врач провела Стейси с Лиз в палату. Половину комнаты занимала двуспальная кровать, напротив нее в углу стояла керамическая раковина. «От вида комнаты, невзрачной даже по больничным меркам, мне стало не по себе, – призналась Стейси. – Почти два десятилетия спустя я поняла, чего не хватало: ватных шариков, марли, пластырей, любых других больничных атрибутов. Рассеянный солнечный свет пробивался сквозь полотняные занавески. Свет едва ли согревал пустое пространство. По сравнению с моей палатой, приемную, кажется, пытались украсить, но она казалась безликой, как кабинет зубного врача. На стене висели две акварели в рамках: стандартный импрессионистский пейзаж и цветы пастельных тонов в вазе. Хотя от наигранной атмосферы спокойствия снаружи меня передергивало, я оказалась не готова к казенной угрюмости своей палаты. Осмотрев комнату сверху донизу, я поняла, что в жизни не видела столько оттенков серого».

Затем в палату вошел темнокожий мужчина лет 50, тащивший тяжелое кресло из искусственной кожи. Он объяснил, что стул нужен ему для того, чтобы присматривать за Стейси, после чего выдал ей пижамный комплект.

«В уборной, на которую мне указал медбрат, я переоделась, сменив толстый свитер крупной вязки и джинсы на выданную мне одежду. У моего тела не было времени привыкнуть к короткой одежде, которую я не носила с конца лета, со времен вечерних прогулок по набережным Кони-Айленда и походов по магазинам распродаж на Брайтон-Бич. Когда я вернулась, в комнате меня уже ждала Лиз. В помещении было прохладно, и у меня начали стучать зубы. По сравнению с царившей в палате тишиной, этот звук казался громче шума отбойного молотка, которым вскрывают асфальт на улицах. Я попыталась прекратить, хотя никто вроде и не заметил грохота, эхом отдававшегося у меня в голове», – вспоминает Стейси.

Она призналась, что ей «не хотелось видеть себя в полной экипировке шизика». Тем не менее теперь у нее «наконец-то были доказательства того, насколько низко я пала».

«Я загремела в психушку»

«Возможно, последние несколько месяцев я производила впечатление человека, прекрасно со всем справляющегося: я не вылетела из колледжа и получала почти одни пятерки. Я по-прежнему могла складывать слова во вразумительные предложения и находила в себе силы подниматься с кровати. Меня пока что не избивали до синяков и не насиловали, я не подсела на наркотики и не начала пить. Я мыла голову и чистила зубы. У меня не было ВИЧ (каждая социальная служба, в которую я обращалась, первым делом спешила узнать, не больна ли я СПИДом). Даже учитывая госпитализацию, я не вписывалась ни в одну из четко определенных категорий людей, нуждающихся в помощи, но теперь, если бы кто-нибудь сказал мне, что мое состояние не заслуживает их внимания, у меня были бы весомые доказательства: я загремела в психушку», – подытожила Стейси.

Затем в палату к Стейси зашел новый врач – высокая, спортивного телосложения блондинка со «слишком серьезным видом». «Мне захотелось, чтобы вернулся прежний доктор. Каждое слово, произнесенное новым врачом, звучало как удар кулаком по столу, а металлические нотки в ее голосе превращали невинные вопросы в обвинения», – отметила девушка.

Врач спросила ее о том, всегда ли Стейси разговаривала «так быстро», на что та призналась, что не знает. После этого врач назначила первый препарат – «Золофт». «Для начала 75 мг, — произнесла она. Не дав мне ответить ничего, кроме «Окей», она вытащила планшет и, нацарапав что-то на желтом листке для рецептов, вышла, стуча каблуками. Впервые за весь день мне стало немного страшно», – призналась девушка.

По теме: Пандемия обострила кризис домашнего насилия в Нью-Йорке

Она надеялась, что после начала приема медикаментов ей станет лучше. «До этого момента все пережитое мной напоминало сизифов труд, но решение начать прием антидепрессантов далось удивительно легко. Я не знала, что должна чувствовать: облегчение или ужас, что весь этот процесс занял меньше двух минут, – отметила Стейси. – И что насчет обещанного мне социального работника? Если я буду просто закидываться таблетками, как какими-нибудь конфетами, это не решит моих проблем, размышляла я, покачивая ногой».

Девушка выразила разочарование относительно того, как врач воспринял ее решение самостоятельно прийти в больницу. «Я хотела, чтобы кто-нибудь поверил, что я не просто спонтанно решила лечь в больницу, потому что не могла справиться с какими-то рутинными проблемами. Что я отличалась от увиденной мной недавно женщины, квакавшей на проходивших мимо людей. А вместо этого мне прописали «Золофт», – сказала она. – У меня появлялось все больше сомнений. Что, если бы я просто ответила на ее вопрос раньше, что, если бы я не думала над ним так усердно, что, если бы я говорила помедленней? Ощущение завершенности, которое я испытала несколько минут назад, исчезло без следа. Я снова вспомнила о последних нескольких месяцах своей жизни и попыталась определить тот самый день, час или минуту, когда я превратилась в тараторящую девушку с покрасневшими от постоянных слез глазами, только что заявившую врачам, что она покончит с собой, если ее жизнь не изменится к лучшему».

Мне здесь не место?

В последние несколько месяцев Лиз всячески заботилась о Стейси – беседовала с ней, угощала сладостями, рекомендовала книги к прочтению и даже давала деньги. А однажды, когда девушка пережила приступ панической атаки, Лиз научила ее справляться с такими приступами с помощью правильного дыхания. «Когда все выходит из-под контроля, дыхание — единственный процесс, которым мы можем управлять», – говорила Лиз.

«В больнице я попыталась последовать совету Лиз: примостилась на свернутой пополам подушке и положила руку на холодный металлический каркас кровати. Почему-то я подумала о «Сумеречной зоне». «Личность или личности не установлены» никогда не была моей любимой серией, но сейчас я вспомнила о ней и подумала, что теперь лучше понимаю ее смысл. В этом эпизоде главный герой обнаруживает, что он не существует. Его жена, друзья, коллеги по работе, даже его мать — никто его не узнавал, и он всю серию пытался собрать хоть какую-нибудь информацию, подтверждающую его существование, – пояснила Стейси. – Теперь я тоже хотела заорать: «Меня зовут Стейси Торрес, и если честно, мне здесь не место».

Она, Стейси, – «не псих», а «блестящая студентка». «Мой преподаватель может подтвердить. Я провожу много времени в библиотеке, редко делюсь эмоциями и забочусь о своей семье. Но в больнице я превратилась в очередного человека, который страдает (или нет) от психического расстройства», – объяснила девушка.

Затем в коридоре она увидела парня, который привлек ее внимание. «Новоприбывший был латиносом лет тридцати, он выглядел очень хрупким в просторной больничной рубашке, которая была ему велика размеров на пять. Его короткая стрижка подчеркивала тонкий нос и острые черты лица. А вдруг он тот самый выписывающийся пациент, чье место в отделении должна буду занять я? Этот человек последовал за одной из медсестер, шаркая ногами, будто он не шел, а переплывал бассейн. Мужчина что-то неразборчиво пробормотал дежурной медсестре», – вспоминает Стейси.

Медсестра выдала парню билет на метро и объяснила, как добраться до станции Колумбус-Серкл. «Но карие глаза пациента оставались пустыми, словно он не понял ни одного ее слова. Он часто закивал и молча уставился на жетон, протянутый ему медсестрой, – заметила Стейси. – Глядя, как двое мужчин направились к выходу из больницы, я понадеялась, что, когда я буду выписываться, я буду покидать больницу с чем-то более ценным, чем проездной».